«Волнение» Ивана Вырыпаева с Алисой Фрейндлих – премьера прошлого года. «Крещённые Крестами» Вениамина Фильштинского по прозе Эдуарда Кочергина – новая классика: спектакль идёт на Малой сцене театра с 2015-го. Отдельным событием стала презентация книги Сергея Радлова «БДТ в 1920-е: Игра. Судьба. Контекст».
У гастролей БДТ в Москве всего три события; камерная программа, зато с ясным посылом. Не выставка новинок, не отчёт о проделанной работе для тех, кому недосуг добраться до Петербурга, но концептуальное высказывание, послесловие к году 100-летия. Гастроли посвящены своим легендам. «Волнение» Ивана Вырыпаева – спектакль по пьесе, написанной режиссёром и драматургом специально для Алисы Фрейндлих. «Крещённые Крестами» – инсценировка автобиографической прозы Эдуарда Кочергина, главного художника БДТ.
Вениамин Фильштинский – режиссер и педагог 1937 года рождения, ставит текст своего одногодки, испытавшего на собственной шкуре, каково быть сыном «врагов народа» в потрясённой войной стране; ставит аскетично, превращая в спектакль эскиз, где актёры, читающие текст, примеряют разные роли.
Перевоплощаться им, конечно, как стакан воды выпить,
и всё же простодушно восхищаешься, видя, как Рустам Насыров, побывавший десятком героев Кочергина – из послевоенного лихолетья, часто без крова и вне закона, в «Волнении» оборачивается успешным журналистом-поляком, мечтающим о карьере в Нью-Йорке; вместо ершистости беспризорника – лоск и обходительные манеры; «мучительный» выбор – между жаждой быстрой скандальной славы (такой материал в руки попал!) и безопасной осторожностью. «Волнение» придумал автор, родившийся в 1974-м; это – чистый вымысел, центральной героиней которого стала Улья Рихте, «знаменитая американская писательница» родом из Польши; бодрая дама, которая не в меру откровенно разговорилась во время визита интервьюера. Спектакль играется в старомодно натуралистичной декорации нью-йоркского лофта с видом на неоновые небоскребы; ироничный образчик театрального реализма, из которого выбивается одна деталь сценографии Анны Мет, – картина со сбившейся рамкой (наверное, потому, что Улья уверена: «У произведения искусства обязатеьно должна быть рамка»).
В «парном выступлении» двух разительно непохожих работ – игра, судьба, контекст. Бенефисный выход примы в спектакле, задуманном как пьеса «об «Авторе», то бишь, Творце; манифест самого парадоксального драматурга наших дней, адаптированный к актрисе-легенде; занимательная абстракция для большой сцены (случайно или нет, но в Москве «Волнение» прошло в Театре Наций, там же, где дают циклопический спектакль-конструктор «Иранская конференция»). И камерный, существующий близко к зрителю, глаза в глаза, опыт реконструкции подлинной судьбы – и человека, и страны, и, в каком-то смысле, театра: без Кочергина БДТ немыслим. Впервые его текст ожил на этой сцене в 2008-м, когда совсем ещё молодой Дмитрий Егоров поставил «Ангелову куклу».
Впрочем, насчёт такой уж радикальной непохожести «Волнения» и «Крещённых Крестами» я погорячился: в обеих постановках предельно важен текст;
и презентация книги как финал гастролей БДТ в Москве – акт в данном контексте почти символический.
«Волнение» – пьеса, которая идеально подходит для чтения; Вырыпаев завершает её стихами, как и «Иранскую конференцию», но если «Конференция» выглядит тяжеловесной и вымученной, то «Волнение» – ровно наоборот; звенящий и прозрачный, как воздух, текст – про миф, искусство, но если обращаться к сюжету – то про скандал в благородном семействе Ульи Рихте. Два года назад её исключили из шорт-листа на Нобелевскую премию по литературе – еврейские круги в Америке сочли роман «Кровь» антисемитским; в качестве самооправдания – и под давлением агента Стива Ракуна (Дмитрий Воробьёв) и дочери-юриста Натали (Юлия Марченко) – Рихте написала новую книгу, роман «Жертва», о Польше и Холокосте. Агент и дочь убедили Рихте дать интервью одному обеспеченному польскому издательству, командировавшему в Нью-Йорк журналиста Кшиштофа и оплатившему дорогого фотографа Майкла (Василий Реутов). И вот во время этого интервью Рихте понесло... Вырыпаев перемежает эпизоды «закадровым» голосом Ведущего; его комментарии не всегда касаются действующих лиц; по большей части, это царапающие перестановкой привычных смыслов, эмоционально провокационные ремарки.
Но вне их – прекрасно сделанная зрительская пьеса, хоть сейчас на Бродвей, возможно, маячащий за окнами.
Но вот ремарки на политкорректном Бродвее вызвали бы оторопь. «Когда во время Нюрнбергского судебного процесса над фашистами одного из офицеров, служившего в концлагере Аушвиц, спросили, – что он чувствовал, когда отправлял в печь еврейских детей? Он, немного странно отведя взгляд в сторону, ответил, что он чувствовал – невыносимое волнение».
«Когда одного мудрого раввина спросили, – что такое любовь? Он, закрыв глаза, медленно произнес: любовь это волнение. И немного помолчав добавил: волнение Творца, который волнуется за всех нас в каждом из нас».
А Улья, за время хмельной беседы наговорившая уйму неправды – и уйму правды тоже (и попробуй, отличи одно от другого без помощи Википедии), формулирует вырыпаевский посыл без обиняков: «Книга – это всегда про того, кто ее читает в данный момент времени. Она всегда про те чувства, которые испытывает читатель во время чтения, про контакт читателя с чем-то завораживающим и пугающим. Про волнение, которое мы испытываем оттого, что соприкасаемся с чем-то, что подтверждает нам нашу бесконечность. Даже если темой произведения является отвратительный ад. Ты меня понимаешь, Кшиштоф?»
Освобождая этой формулировкой нас: зритель волен в любой интерпретации.
И сам спектакль – синоним свободы. Вырыпаев даже немного обескураживает режиссёрским смирением и абсолютным доверием актёрской природе; по первому ощущению – ты будто перенесся в детство и смотришь незатейливую постановку с массивными и как бы правдоподобными декорациями; от атмосферы антрепризы спасают осанка и выучка артистов БДТ, но это определённо простой театр. Вырыпаев намеренно сводит режиссёрские штрихи к минимуму – вот, на словах «мы, поляки, гордимся» щёлкает затвор и слепит глаза вспышка: фотограф Майкл сделал снимок – и ритмическое ударение. Таких жестов – минимум;
Вырыпаев освобождает пространство для Фрейндлих, которая добивается фантастического результата, не предпринимая, кажется, ничего особенного.
В созданных Вырыпаевым условиях никого другого не представить на месте этой сумасбродной Рихте, своенравной и уязвимой звезды, клоунессы-провокаторши и поэта, барыни-насмешницы и мудрого философа – наподобие, что совсем неожиданно, Шута, которого Алиса Фрейндлих играла в спектакле Григория Дитятковского «Двенадцатая ночь» (а её отец Бруно – в киноверсии 1955-го года). Фрейндлих может всё – даже подзабыть текст; это не проблема, когда чувствуешь стопроцентное доверие к актрисе и персонажу. Когда чувствуешь волнение.