В спектакле Алвиса Херманиса Евгений Миронов и Чулпан Хаматова примеряют биографии первого президента СССР и «первой леди» – с нежностью и ностальгией.
Начинается спектакль «с конца»: сентябрь 1999-го, Михаил Сергеевич у постели Раисы Максимовны, умирающей от лейкоза в мюнстерской онкологической клинике. Хроника прощания даётся сухо – читкой с листа, без надрыва, без сентиментальности, которой будет вдоволь, но чуть позже, когда пойдёт разговор не о смерти, о жизни. Дальше – свет, заливающий построенную на узкой полоске сцены, впритык к первому ряду, актёрскую гримёрку (и сценографию, и основанный на документальном материале сценарий сочинил сам Херманис). Весь реквизит – парики, маски, костюмы будто со страниц старых журналов – на глазах; по периметру зеркал – фотографии героев. Табличка с надписью «Тихо! Идёт спектакль», кажется, ещё не горит;
Евгений Миронов и Чулпан Хаматова – пока ещё действительно Миронов и Хаматова, в повседневной одежде, с распечатками текста в руках.
Слаженный за годы совместных работ дуэт, профессионалы, друзья – лёгкость их сценического взаимодействия нельзя сымитировать.
Сейчас они «разминаются» скороговорками, гримируются, пробуют текст на язык, подают первые реплики, выбирают стиль. «Вживаются» в роли – постепенно, открывая те «технические» стороны мастерства, что обычно скрыты от публики. Вступают в игру – начиная с юности ещё незнакомых друг с другом героев, когда и фамилия у Раисы была девичья – Титаренко, а в женихах у неё ходил некий Зарецкий.
Повествование строится как серия рассказов (название каждого проецируется на стену гримёрки), и только ленивый не вспомнил в связи с этой драматургической структурой суперхит Херманиса в том же театре с теми же артистами – «Рассказы Шукшина»; но здесь, при внешнем сходстве, другое – эпизоды складываются в роман. Роман как жанр – большую историю страны, которой так повезло с этими людьми. И роман любовный:
Херманис – умница, понял, что спектакль об удивительном политике, равнодушном к деньгам и власти, сложится только с такого ракурса – через личное, то, что может пережить и понять любой человек.
Конкретно этому, Горбачёву, довелось стать последним лидером одной шестой части суши – ну, все профессии важны.
О коридорах власти тоже будет, но немного; подробный рассказ про жизнь Горбачёвых обрывается в 1986-м. Перестроечных лет сценарий сознательно избегает, ограничиваясь чуть ли не единственной, смешной и горькой сценой, в которой Горбачёв рассказывает анекдот про себя (когда человек, намаявшись стоять в очереди за водкой, идёт в Кремль – убивать «Горбача», возвращается и на вопрос «Ну что, вышло?» отвечает: «Нет, там очередь ещё больше»). Вообще, Херманис равнодушен к залежам городского фольклора, связанного с героями; он предпочитает факты;
если байки, то только рассказанные самими персонажами;
тон – деликатный, обращение с героями – бережное. Незадолго до финала – пришествие Ельцина; добровольное сложение президентских полномочий – одной сильной трагической мизансценой. Не о власти шла речь все два с половиной часа.
Фамилия давнего ухажёра Раисы Максимовны, напомнившая Мики – так Горбачёва называла Горбачёва дома – о секунданте Ленского из «Евгения Онегина», подарила Херманису простой и бесценный ход. Ария Ленского «Что день грядущий мне готовит...» в исполнении кумира советских девушек Лемешева, на концерте которого герои впервые оказались вместе, без назойливой компании соучеников (и с которого сбежали по причине разбитого Зарецким сердца), пронизывает всё действие:
высокая взволнованная нота, в которой всё про растерянность и здоровую тревогу перед грядущим – качества не истукана с календарей, не плакатного вождя, но нормального человека.
(А ещё неожиданно – или наоборот, запланировано? – актуальный мотив для нашего времени, когда глобальная непредсказуемость стала болезненной нормой). В зале, заполненном преимущественно зрителями от сорока и старше, я задумался – а вот те, кто в 1980-е ещё не родился, ощутят «Горбачёва» также остро, как «взрослые», смогут «говорить сердцем» (как избранные из сорокинского «Льда», который Херманис когда-то ставил) или у спектакля есть неписаный возрастной ценз «40+»? Зависит, наверное, и от восприятия этой арии; от склонности не к физике, а к лирике; либо чувствуешь, либо нет. Херманис, Миронов и Хаматова сделали всё, чтобы почувствовали.
Лучший текст о Горбачёве написал для журнала GQ Григорий Ревзин; статьи в сети нет, поэтому вместо ссылки приведу цитаты.
«Он из крестьян. Мать его показывали – совсем простая женщина, просто «темное царство». Крестьянам от политики ничего не надо, кроме «лишь бы не было войны». И он так сделал, что ее нет. (...) Ценностями его, как выяснилось, были ценности интеллигенции. Она – не крестьяне, ей много чего было надо. Ей нужно было свободу слова. Ей нужно было разрешить репрессированную культуру – и ту, что была под запретом здесь, и ту, что была в эмиграции. Все тексты, где палачи названы палачами, он дал произнести вслух. (...) У него был приоритет – ненасилие, и он разменял на ненасилие свою власть. Мы это видели, и мы этого не поняли, мы приняли это за слабость. А он просто делал то, во что верил всю жизнь. (...) Он был идеальным продуктом советской системы, но у него начисто отсутствовала одна важнейшая черта советского человека. Он не страдал двоемыслием. Не знаю, как это вышло, но он воспринимал то, что говорилось и писалось, буквально, без кавычек. Если говорится «народ», то для него это не фигура речи, а действительно народ. Если говорится, что «власть для народа», то он это прямо так и понимает: власть – это инструмент, чтобы этим людям сделать лучше. (...) Нам было явлено чудо, и мы его не узнали. Это невыносимо стыдно. Но с другой стороны – ведь что значит поражение добра? Вообще-то он всё, что задумал, совершил. Всё получилось. И надежда здесь даже не в том, что всё получилось, потому что потом часть получилась обратно. А в том, что такое чудо вообще может быть.
Из нашего ХХ века, из несчастного, дико обозленного, изверившегося народа вдруг по невероятному стечению обстоятельств появился один настоящий гуманист.
И у него было шесть лет, чтобы действовать. И он почти всё успел. Его просто не узнали и не успели сказать спасибо. По счастью, он жив, и это не поздно сделать. Спасибо, Михаил Сергеевич!»
Спектакль Театра Наций – это тоже спасибо. Не только за то, что получилось у Горбачёва-политика. За «жизнь, и слёзы, и любовь». За хохоток, который так забавно учится имитировать Миронов. За обыкновенное чудо честной жизни.
Кстати, название – броское, но неточное; вернее было бы «Горбачёвы»: это – история двоих.
О Раисе Максимовне – также подробно, как о Михаиле Сергеевиче, без народной ревности 1980-х, зафиксированной в анонимных стихах «даже царь свою царицу не таскал по заграницам».
Когда зажигается уже упомянутая мной декоративная табличка «Тихо! Идёт спектакль», кажется, что это – не про то, что играют Миронов и Хаматова.
Спектакль – дурной и агрессивный – за пределами сцены, а на сцене всё, как должно быть.
Настоящая, правильная жизнь.