Ночь в музее


Вадим Рутковский
25 February 2021

На Новой сцене Александринского театра Андрей Калинин инсценировал роман «Товарищ Кисляков», популярный в 1930-е и практически забытый сегодня. Напрасно: редкий русский интеллигент не узнает в герое себя

Портрет, написанный беллетристом Пантелеймоном Романовым, не слишком лицеприятен. Жанр спектакля, балансирующего между сатирическим фарсом и ироничной мелодрамой, и очень человечная актёрская работа Ивана Труса позволяют проглотить эту горькую пилюлю. И получить несколько мазохистское удовольствие.


Чёрный зал, чёрная сцена, красный кумачовый транспарант, призывающий вычистить весь вредный человеческий элемент: спектакли Андрея Калинина всегда на стиле. В Александринском их три (о «Марате-Саде» коротко – здесь, о «Детях у власти» – здесь), но я помню и его работы (и режиссёрские, и в качестве художника-постановщика) в московском театре Николая Рощина «А.Р.Т.О». Калинин и Рощин не просто соратники, их союзу подходит слово однопартийцы – учитывая интерес к текстам и эстетике революционного слома времён (предыдущую работу, «Детей у власти», они делали вместе, к «Товарищу Кислякову» Рощин напрямую не причастен, но, разумеется, не мог находиться совсем в стороне, будучи главным режиссёром Александринского).

Это партия театра, который увлечён гротеском, абсурдом и революцией, точнее, её курьёзными последствиями; такой триумвират правит и «Товарищем Кисляковым».


Заглавный герой, Ипполит Григорьевич Кисляков, бывший инженер-путеец, более привычный к обращению «господин» и поглядывающий на «товарищей» с понятной опаской, служит научным сотрудником в Центральном Музее. Туда новая власть направляет своих ставленников, «бабуинов в кирзовых сапогах» – по мнению старожилов, всей хлипкой душой сопротивляющихся «орабочиванию» («Я сегодня слышал прекрасное выражение «катись колбаской»! – Я не понимаю, что это могло бы означать»). С главным «бабуином» – директором Полухиным, посверкивающим жутким накладным глазом (великолепный Никита Барсуков легко совмещает в «Кислякове» две роли – кипучего человека Полухина и скандального фокса Джери) – Ипполита Григорьевича свяжут чуть ли не дружеские отношения.

Впрочем, замешаны эти отношения на парадоксальном интеллигентском непротивлении грубой дикарской силе – и завороженности этой силой...


Спектакль интригует уже выбором драматургического материала: воскрешение старых текстов из небытия – челлендж посильнее обращения к современным пьесам, даже лучшие из которых как-то мелковато выглядят в сравнении с прозой начала прошлого века (см., например, спектакль «Сахарный немец» в МХТ). Пантелеймон Романов, согласно биографической справке, в 1920-е был в числе самых популярных советских сатириков. Романова «прославил» Маяковский, приравнявший в стихотворении «Лицо классового врага» («Распознать буржуя — просто...») к самому Булгакову – обоим досталось как выразителям вкусов буржуев-нуво.

«У него

           обеспечены рублики –

всем достояньем республики.

Миллионом набит карман его,

а не прежним

                      советским «лимоном».

Он мечтает

                   узреть Романова...

Не Второго –

                  а Пантелеймо́на.

На ложу

              в окно

                        театральных касс

тыкая

          ногтем лаковым,

он

    дает

           социальный заказ

на «Дни Турбиных» –

                                  Булгаковым».


Вот это, я понимаю, критика товарищей по перу; не какая-нибудь распря в фейсбуке.

А именно о тех, кто сегодня шумит в fb, прямых и косвенных наследников той интеллигенции, «что началась при Белинском и кончилась при Ленине» (так громыхает один из двух героев Петра Семака – друг Кислякова Аркадий Незнамов, с женой которого у Ипполита Григорьевича случится роковой роман), и ведёт разговор «Товарищ Кисляков». Нет, никакого осовременивания, напротив, лаконичными эскизными штрихами (скупостью использованных постановочных средств спектакль в маленьком Чёрном зале походит на студийную постановку) реконструируется время книги Романова; 1920-е насколько условны, настолько и убедительны. Но в каждом типаже – бледной плаксивой даме Елене Викторовне – рефлекторно презирающей Кислякова жене (Василиса Алексеева), бородаче-профессоре Незнамове, посыпающем голову пеплом из-за утраты народом веры, яром новаторе Полухине, стремящемся сделать из музея, где «какие-то гробницы и царские шапки стерегут», движущуюся картину (как сказали бы сегодня, тотальную инсталляцию) – узнаются наши современники. Да чего там, мы и узнаёмся. Костюмы – другие, люди – те же.


Романов, а вслед за ним и Калинин увлечены критикой интеллигентского сословия, так сказать, изнутри; действуют не то, чтобы с холодной головой, но точно с трезвым взглядом. «Я личность, я индивидуальность, почему я этим должен заниматься», – скорбит Кисляков, отправленный соседом (одна из ролей Александра Поламишева – фокинского Гоголя) на чистку сортира: это запоминающийся, но отнюдь не показательный эпизод. Карикатурностью в «Кислякове» не злоупотребляют, здесь игра тоньше – в полушаге от шаржа, с утрированными, но вполне правдоподобными чертами, без соскальзывания в чистое комикование. Этот баланс безупречно держит актёрская команда, в центре которой – белорусский артист Иван Трус. Эффектный приём вполне традиционного по форме, повествовательного спектакля, подробно (иногда – слишком подробно) переносящего книгу на сцену – материализация внутренних монологов Кислякова: ох, как в них он смел и неистов.

Но это так, фантазии; хоп, меняется свет – и всё возвращается на круги своя; побунтовали в мыслях – и полно.

Трус играет отнюдь не карикатурного рохлю и соглашателя; все беды – от чёртового желания всех понять и никого не осудить. В театральной критике оно, конечно, уместно, в жизни часто до добра не доводит.