III Московский международный фестиваль экспериментального кино MIEFF в дневниковых заметках.
Австриец Петер Кубелка, легенда и пророк экспериментального кино, – один из гостей MIEFF; самый важный и странный: хотя бы потому, что его материальный вклад в историю кино – если измерять в минутах экранного времени – уникально мал, всего 66 минут; всего 8 фильмов с 1955 по 2012-й годы. Ни одного не существует на цифре, посмотреть в нормальном качестве (бродящие по сети камрипы не в счёт) можно только в присутствии автора, с 35-ти и с 16-ти миллиметров.
Каждый показ выливается в импровизированную лекцию-перформанс; Кубелка, отрицающий привычное повествовательное сюжетосложение, настаивает на том, что жизнь состоит из бесконечных повторений –
и на одном сеансе два, три, иногда и четыре раза показывает своё кино.
Во время первой встречи на Малой сцене Электротеатра, где мы трижды посмотрели «Нашу поездку в Африку» / Unsere Afrikareise (и один раз «Перерыв!» / Pause!), Кубелка сказал: «Если в кино появляются субтитры, кино исчезает». На этих словах Боря Нелепо ухмыльнулся: «Это его хит; я тебе восемь лет назад, из Болоньи, цитату присылал» (не вспомнил, но верю). Повторение, безусловно, и то, из чего состоят выступления Кубелки; он много и подробно говорит про непрямое взаимодействие звука и образа – вещи, кажущиеся очевидными; и сам походит на человека, открывшего однажды, что дважды два – четыре, и странствующего с тех пор по свету для популяризации этой истины.
Но я сейчас не пытаюсь преуменьшить его величие; во всех самоповторах, во всей кажущейся простоте открытий Кубелки есть что-то от буддисткой просветлённости.
Иногда 2х2=4 – не начальная ступень познания, а пример высокой, религиозной простоты.
И, кстати, на вторую встречу с Кубелкой зрителей пришло уже раза в три больше. Этот сеанс с показом 35-миллиметровых копий по техническим причинам перенесли из Электротеатра в кинозал НИКФИ – вот, действительно, всё, что ни происходит (включая технические сбои), всё к лучшему: в Электротеатре столько народу бы не поместилось.
Историю первого фильма Кубелки – «Мозаика с уверенностью» / Mosaik Im Vertrauen – можно рассказывать, как анекдот: дебютант снял нормальный нарративный фильм, посмотрел, ужаснулся сделанному и превратил в монтажное безумие, вызвавшее в чинной Австрии скандал – притом, что ни секса, ни политики (ну а что ещё обычно возмущает публику?) в «Мозаике» не было. То есть, режиссером экспериментального кино Кубелка стал, потому что другого выхода не было.
Круто то, что от титула «режиссер экспериментального кино» сам он отнекивается; мол, каждый делает, что может; принимать или нет – ваша воля, но ярлыков не нужно.
В идеальном мире, который существует на планете-двойнике Земли в одной из параллельных вселенных, таких определений не используют, там есть просто кино.
В нашей реальности идеал почти не достижим (почти – потому что короткий пятидневный MIEFF оказался идеальным фестивалем), приходится дополнять существительное «кино» всяческими прилагательными – «экспериментальное» или «параллельное».
Параллельщикам СССР 1980-х был посвящен отдельный киносеанс – с показом фильмов братьев Алейниковых, ленинградской киногруппы «Че-паев» и Петра Поспелова. И если «Трактора», «Жестокая болезнь мужчин» и «Говорят члены Всемирного общества Че-паев» относительно известны (благодаря цифре), то лирическое мокьюментари Поспелова «Репортаж из страны любви», озвученное закадровым голосом Бориса Юхананова, – забытый шедевр 1980-х, возвращенный энтузиазмом миефовцев.
Возвращаюсь к тому, что Кубелка не желает называться экспериментальщиком:
о фильмах из конкурса MIEFF тоже можно говорить как о вариантах нормы, а не о чём-то заумном и неописуемом.
Их раскованность и непохожесть на традиционное кино оправдывает любые интерпретации – как аналитику, насыщенную научными и философскими терминами (в этом я не силён), так и пересказ с вполне себе нарративных позиций (пусть всё тот же Кубелка, избранный мной в передовые герои текста, и называет повествовательное кино lowbrow entertainment – «низколобое развлечение»). Всё относительно и во многом зависит от твоего собственного состояния.
Вот, скажем, на первую конкурсную программу я прибыл прямиком из Внуково – прилетел из Ростова-на-Дону, где представлял Фестиваль австрийского кино (и для меня его продолжением и дополнением стали радикальные австрийские эксперименты на MIEFF). По дороге читал смешную фантастику Генри Каттнера, не выспался страшно, однако на просмотре не дремал, а смотрел свой собственный фильм, складывавшийся, как мозаика, из бессюжетных опытов конкурсантов. И вот что получилось:
в галактике, разлетевшейся на миллиард кусков от взрыва термоядерно-менструальной бомбы (её заложили рьяные феминистки-террористки Хитер Филлипсон, автора фильма What's the Damage), тоталитарную власть пытается установить нахрапистый и изменчивый, как политические режимы, многоугольник (герой абстрактной анимации Мануэля Кнаппа и победителя прошлогоднего MIEFF Такаши Макино «На горизонте» / At the Horizon).
В электронном сознании разумных дронов, переживших новый биг бэнг, сполохами мелькают воспоминания об эволюции и революциях (это уже навеяно четвертой частью многосерийного эпоса Коракрита Арунанондчая «С историей в комнате, полной людей со странными именами» / With History in a Room Filled with People with Funny Names). А в распоряжение астронавта, путешествующего по постапокалиптическому безвременью, попадают vhs-пленки с частными радостями homo sapiens, острыми и мимолетными, как уколы рапирой (о чём было в «Острых словах» / Frase d’arme Федерико Ди Корато). Вполне себе сюжет для непритязательного sci fi; в годы расцвета советских параллельщиков такой романчик на ура бы разошелся с кооперативных лотков.
Если же хорошенько выспаться, смотришь конкурсный калейдоскоп уже иначе, подключая к чувствам разум, выделяя в феерической чересполосице фильмов общие черты.
Коллажная структура, «детская болезнь левизны», антиутопический футуризм, электронное музыкальное сопровождение с акцентом на нойз и дарк эмбиент. Работа с разными носителями и завороженность архивными кадрами. Активная компьютеризация и интерес к архаике. Почти курьезная привязанность режиссеров, апеллирующих к анти-нарративу и всевластию образа, к закадровому тексту:
то ли повлияла Сири и её компьютерные товарки, приучившие новое поколение к постоянному присутствию voice over. То ли из-за любви к классике ХХ века – нуарам, немыслимым без голоса за кадром; возможно, их тревожный и туманный настрой более всего адекватен тотальной неуверенности и уязвимости человека XXI века. То ли из страха остаться непонятыми. Или быть понятыми неправильно. Или, наоборот, показаться слишком понятными. У меня после локарнского «Цветка» voice over вызывает почти аллергию, и потому из 33-х работ я бы наградил те, что обошлись без текста вообще (многие из избежавших закадровой болтовни компенсировали её отстутствие плотным массивом визуального текста). Например, «Междуцарствие» (Interregnum) албанского художника Адриана Пачи, монтаж архивов, зафиксировавших многолюдную народную скорбь в связи с кончиной тиранов.
Или «Долину Империал» (Imperial Valley (cultivated run-off)) австрийца Лукаса Маркста, головокружительный и неоднозначный комментарий к осуществленному в Калифорнии подвигу мелиорации (чреватому, само собой, экологическим катаклизмом). Или «Письмо» (The Letter) нью-йоркского режиссера Билла Моррисона (о его полном метре я коротко рассказывал в старом репортаже из Венеции), микс из фрагментов немых мелодрам, складывающихся в причудливый и печальный сон.
Я говорю «например» и «или», потому что оправдан любой призовой расклад – неинтересных фильмов на MIEFF не было, всё упирается исключительно в личный вкус. Жюри из двух российских кураторов, Екатерины Лазаревой и Алисы Прудниковой, и одного американского видеоэссеиста, Кевина Би Ли, выбрало трёх призёров. Видимо, Ли больше всего понравился «Номер с видом на кокос» (A Room with a Coconut View) Тулапопа Саеньяроена:
объявляя победителя, Ли говорил о кибергероине этого фильма, Канье (её механический голос сопровождает придирчивого туриста в Таиланде), как по уши влюблённый.
Приз Kodak достался «Солнечному камню» (Sunstone) португальского дуэта Луиса Хендерсона и Филипы Сезар – за комбинацию кино на пленке, кино на цифре и компьютерной графики (лучше бы, конечно, отметили другой португальский фильм, странную мокьюментари-сказку Жорже Жакоме «Цветы» / Flores). Я солидарен только со специальным упоминанием – «Решительный аргумент Δ Солнечная гора» (Ultima Ratio Δ Mountain of the Sun) ливанского режиссера Бахар Нуризаде: у неё формальная изощренность сочетается с человеческой смелостью, понадобившейся для экспедиции в долину Бекаа, обитель наркокартелей.
Бейдж фестиваля – бумажный и без ламината; к последнему дню начал походить на старую кинопленку – надорванный, весь в царапинах (правда, и Кубелка, и многие архивисты считают способ консервации фильмов на пленке самым верным). Обращение режиссеров к плёнке (с плёнкой) – одна из интриг MIEFF, посвятившего отдельный сеанс деятельности базирующейся в Латвии Baltic Analog Lab (участники BAL работают с шестнадцатью миллиметрами).
Тут, вроде бы, и говорить нечего: аналоговое кино обладает магическими свойствами, которых никакой цифрой не добиться.
Пост-Шванкмайер-анимация Сигне Биркова Take-off, коллективный опыт московских участников BAL, в котором выделяется фильм Карины Караевой (эротическая ghost story, уложившаясяв 40 секунд), или результат воркшопа, превратившего в причудливую кинофреску хронику советских колхозов и постсоветских ферм – чудо, да и только. Но всё, опять же, относительно, бойтесь обобщений: событием MIEFF стал спецпоказ фильма британца Скотта Барли «Сон объял её дом» (Sleep Has Her House).
Зрелище удивительной красоты и хрупкости, напоминающее «Ёжика в тумане», только полнометражное, без ёжика, зато с двумя лошадьми, обильными туманами и рекой; кинопоэзия, преображающая реалистичный ландшафт в фэнтэзи; чистый кинематографический восторг; и образ, ставший названием этого текста – в небе плавают медузы – из Барли. Так вот, никакая это не «кинопоэзия», ибо снят фильм на шестой iPhone;
вот и пой после этого хвалебные песни плёнке.
Всё относительно и непредсказуемо – так, что вы даже не представляете. Кто бы подумал, что от американского авангардиста Стэна Брэкиджа (очевидца, кстати, первых скандалов и триумфов Кубелки) всего шаг до советского революционера, теоретика научной организации труда Алексея Гастева, расстрелянного сталинскими палачами в 1939-м. Шаг этот сделал гость MIEFF, голландец Йост Реквелд – автор фильмов, позиционируемых как визуальная музыка. Показ Реквелд сопроводил обильным историческим экскурсом – я уже забыл, что формат лекции может быть таким интересным.
Согласно Реквелду, желание Гастева «вложить буран революции в пульс жизни Америки и выверить работу как хронометр» – предвестник того дробления движения, что предпринимали на заводах Форда и в киноэкспериментах Брэкиджа.
Еще одна рифма MIEFF – мнимая аполитичность фестиваля и его героев. Заботу исключительно об искусстве подчеркивал Реквелд. От политики открещивался Кубелка, вспомнивший, что, основав австрийский Музей кино, принципиально не делил фильмы по взглядам их авторов и мог показать на одном сеансе Flaming Creatures Джека Смита и «Триумф воли» Лени Рифеншталь. MIEFF тоже как бы вне политики – в том смысле, что находится над схваткой, выбирая art, а не политическую ангажированность.
Но политика – как радиация, проникает везде.
И политическим комментарием к России четвертого путинского срока оказывается не только «Последняя песня вечера» Евгения Гранильщикова, полный тревоги, меланхолии и иронии очерк жизни в условиях «фашизма с человеческим лицом», но и – вдруг! – аудиовизуальный перформанс на великолепном сеансе-концерте Aux Night: когда музыкант и художник, работающий под именем Zurkas Tepla, сопровождает забористый нойз текстовой трансляцией диалогов периода ЧМ.
А выступление перед предпоследним показом фестиваля – фильмом-перформансом Альберта Серры «Король-солнце» – директор MIEFF Владимир Надеин закончил на неожиданно минорной ноте: в свете нового антиконституционного закона, ограничивающего фестивальную деятельность в России, существование целиком и полностью независимого MIEFF оказывается под угрозой. Я, однако, не паникую.
Во-первых, помог Серра, редкий гений медленного экзистенциального кино, обладающий чувством юмора: на тревожные интонации Володи экран ответил потешными «ой-ой-ой» и «ай-ай-ай» умирающего короля Людовика XIV.
В кинофильме, предшествовавшем этой работе Серры, Жан-Пьер Лео в роли Короля-солнце умирал без явного комикования. В перформансе и его авторской документации Луис Серрат, к которому королевская эстафета перешла от Лео, умирает гротескно, как герой немой комической, перекатываясь по музейному полу и всем своим парадоксально смешным видом отрицая смерть.
Во-вторых, подпольный, точнее, параллельный, не замечающий государственной придури, статус – самое то для настоящих экспериментаторов; о примере советских параллельщиков здесь уже было.
В-третьих, в последний день фестиваля прозвучала не только «Последняя песня вечера», но и целая серия фильмов Майкла Робинсона (он, в отличие от Кубелки, интернетом не пренебрегает и размещает свои работы на vimeo). Среди них был «Этими молотками нас не прошибешь» (These Hammers Don't Hurt Us).
Предлагаю ориентироваться на это название ежедневно.